После октябрьского переворота государство стремилось монополизировать право на медицинскую помощь. Врачебное самоуправление раздражало власти. Уже в 1918 г. было принято постановление о запрете, проводившихся с 1885 г. Всероссийских (Пироговских) съездов врачей. Формальным поводом для такого решения послужила докладная записка наркома здравоохране­ния Н.А. Семашко, которую он спешно направил В.И. Ленину и чле­нам Политбюро: «Недавно закончившийся съезд врачей проявил настолько важные и опасные течения в нашей жизни, что я считаю нужным не оставлять членов ПБ в неведении... На съезде был поход против медицины советской и восхваление медицины зем­ской и страховой... Что касается изъятия верхушки врачей: доктор­ов Грановского, Мануила, Вигдорчика, Ливина. Не создадим ли аре­стом им популярности?». Ответ на этот вопрос дал Председатель Совнаркома В.И. Ленин в своей резолюции: «Т. Сталину. Я думаю, надо строго секретно, не размножая, показать это и Дзержинскому, и всем членам Политбюро и вынести директиву.». Весьма много­значительная и страшная записка.

По «делу съезда врачей» состоялось два заседания Политбюро. Было принято жесткое постановление «Об антисоветских группировках среди интеллигенции», в котором, в частности, предлагалось «…внимательно следить за поведением врачей и всей интеллигенции». И поведение врачей, а тем более профессуры, было поставлено под неусыпный контроль государственного аппарата. Независимости и свободомыслию врачей был положен конец.

Кстати, запрет на проведение Пироговских съездов просуществовал до 1995 г., когда благодаря неимоверным усилиям инициативной группы (проф. Г.А. Комаров, проф. А.Г. Саркисян, проф. М.М. Кузьменко) в условиях жесточайшей конфронтации с Минздравом России, всячески препятствовавшим демократическому форуму, ХХVII Всероссийский (Пироговский) съезд врачей все-таки состоялся. Семьдесят семь лет потребовалось для того, чтобы профессионалы со всех регионов России смогли собраться на консилиум и говорить правду о состоянии здоровья населения страны. В итоге оказалось, что Минздрав РФ не напрасно усматривал большую опасность съезда для себя. Врачи нарисовали полную картину трагедии в организации медицинской помощи. Но власти, как всегда, не сочли нужным отвечать врачам. Они, как всегда, были заняты куда более важными проблемами, чем здоровье народа.

Но вернемся к 1917 г. Начали большевики с идеологии. Принятый ими декрет об отделении церкви от государства привел к закрытию монастырских богаделен и приютов, массовая ликвидация которых началась уже летом 1918 г. Следующее постановление Президиума ВЦИК «О религиозных объединениях» жестко регламентировало права последних, запретив им заниматься благотворительностью, организовывать санатории и лечебную помощь.

Вообще, после октябрьского переворота на смену Конституции пришли декреты. Декрет об учреждении Народного комиссариата здравоохранения был подписан 11 июля 1918 г., а 22 декабря того же года был принят декрет «О страховании на случай болезни», который положил начало реформе здравоохранения. Были приняты декреты «О национализации аптек» (1918), «О мерах борьбы с эпидемиями» (1919), «Об использовании Крыма для лечения трудящихся» (1920). Всего же Лениным лично было подписано свыше 200 декретов и постановлений по вопросам здравоохранения.

Особое место в советском медицинском праве принадлежит декрету ВЦИК и СНК РСФСР от 1 декабря 1924 г. «О профессиональной работе и правах медицинских работников». Этот документ более 50 лет регламентировал юридические аспекты врачебной деятельности. В нем были определены права и обязанности врача, правовой порядок проведения лечебно-профилактических мероприятий, в том числе и хирургических вмешательств, предусмотрены основания для привлечения врачей к ответственности за профессиональные правонарушения. Аналогичное постановление было приято и украинским СНК 17 апреля 1924 г.

Конституция в СССР появилась только в 1936 г. На Чрезвычайном VIII Съезде Советов была провозглашена полная победа социалистического строя в СССР. В разделе «Основные права и обязанности граждан» были гарантированы права на бесплатную медицинскую помощь, на материальное обеспечение в старости, в случае болезни и потери трудоспособности, на охрану интересов матери и ребенка.

Одновременно «шло наступление» на частную медицину. В 1921 г. Народный комиссариат здравоохранения в специальном циркуляре указал: «…частная медицинская практика, как пережиток капиталистического строя, противоречит основным началам правильной организации медико-санитарной помощи и общим основам социалистического строительства. Доступная только отдельным лицам, могущим уплатить громадные гонорары, она дезорганизует медико-санитарную работу, вносит развал и разлад среди медицинского персонала, отвлекает медицинские силы от совместной работы на пользу трудящихся масс, ведет к спекуляции и шарлатанству, к медицинской сухаревке». Понятно, что это был приговор частной практике. Медицина, впрочем, как и все в стране советов, становилась «обобществленной — народной», а значит — «ничьей». Такое «сиротское» положение, к сожалению, сохранилось и до наших дней.

Но и здесь не обошлось без исключений. Новая «элита» не забывала о себе. Это проявилось в создании придворной «кремлевской медицины». Весной 1918 г. советское правительство переехало в Москву и обосновалось в Кремле. Целых полгода единственным медицинским учреждением в Кремле был зубоврачебный кабинет на два кресла. И, как знать, может и не было бы того, что теперь именуется «кремлевкой», может все и ограничилось бы лечением зубов, если бы не эпидемия сыпного тифа. Нужно было что-то срочно делать, чтобы эта болезнь не захватила Кремль, и 18 февраля 1919 г. Н.А. Семашко и В.Д. Бонч-Бруевич подписали «План организации санитарного надзора Кремля». Итак, придворная медицина? Она самая. Для кого именно? Как всегда, для «элиты».

Специальное постановление 1922 г. определило круг людей, имеющих на нее право: наркомы и их заместители, члены ВЦИК, ЦК и ЦКК РКП, Исполкома Коминтерна и проживающие вместе с ними члены семей; члены коллегий наркоматов, ЦК Союза молодежи, Президиума ВЦСПС, а также лица по списку, утвержденному ЦК РКП.

Уже в двадцатых годах «кремлевка» создала свою империю для отдыха и лечения работников правительственных организаций. Кремль стремительно прибирал к рукам все самое лучшее.

Даже шайка разбойников должна соблюдать какие-то требования морали, чтоб остаться шайкой;
они могут грабить весь мир, но не друг друга

Р. Тагор

Естественно, что создание системы народного здравоохранения потребовало создания новых правовых отношений, в частности, системы ответственности медицинских работников. В 1922 г. УК РСФСР (ст. 165) уже предусматривает уголовное наказание за отказ медработника в оказании медицинской помощи. При неосторожном нарушении профессиональных обязанностей к медицинским работникам стали применять ст. 108 УК РСФСР, первоначально предусматривавшую ответственность за должностную халатность.

Как и следовало ожидать, многие врачи, особенно частнопрактикующие, выступили против применения мер уголовного наказания за профессиональные правонарушения. Особенно обострились противоречия между врачами и юристами по вопросу отношения к «врачебным делам». Дискуссию вызвало нашумевшее заявление Российского акушерско-гинекологического общества, поданного в Народный комиссариат здравоохранения (1925 г.), в котором было обращено внимание на непомерный рост уголовных обвинений врачей за ошибки и дефекты в их профессиональной работе. Так, с 1921 по 1925 г. в Ленинграде обвинение было предъявлено 64 врачам, из которых 27 были акушерами-гинекологами, а 26 — хирургами. Основным лозунгом заявления медицинской общественности было то, что «Каждый врач должен работать не за страх, а за совесть». Отмечалось, что «…создавшееся положение вынуждает хирургов ограничивать оперативную деятельность из-за страха возможного наказания за ее неудачный исход».

Кроме того, в заявлении указывалось: «…практические достижения медицины имеют известный предел, тем более что объектом исследования является «капризный» еще и не вполне изученный человеческий организм. Между тем, малая осведомленность обывательских групп в вопросах медицины создает преувеличенные надежды и необоснованные требования к врачам». В связи со специфичностью врачебной работы общество акушеров-гинекологов предлагало создать особые комиссии при губздравотделах университетских городов для разбирательства дел и решения вопроса о предании врача суду или наказания его покаянием. В особо сложных случаях предполагалась передача дела для принятия окончательного решения Центральной экспертной комиссии при Народном комиссариате здравоохранения.

Это мнение было поддержано видными медиками из старого поколения. Так, профессор В.А. Рожановский считал, что «врачебная деятельность отличается от всякой другой деятельности; она включает в себя много специфических элементов, только ей присущих. Вложить врачебную деятельность со всеми ее специфическими особенностями в юридические формы, общие для всех граждан, почти невозможно».

Естественно, что тоталитарный строй таких посягательств на монопольное решения судеб своих подданных стерпеть не мог. Против врачей резко отрицательно выступили юристы и часть медицинской общественности, занявшей проправительственную позицию. Они декларировали и подчеркивали равную со всеми гражданами правовую ответственность врачей. Поэтому появление каких-либо дополнительных статей в УК, а также специальных правил возбуждения уголовных дел против врачей они считали лишним.

Одновременно в газетах появилось много статей, осуждающих от имени народа «буржуазных врачей, не уважающих простых людей». Врачей называли «капризными обывателями», не желающими использовать все достижения науки для лечения трудящихся. Так, член Ленинградского Губсуда Н.И. Яковченко отметил, что акушерско-гинекологическое общество допустило 3 ошибки: 1. Проявило недоверие к судебно-следственным властям. 2. Показало непонимание основных принципов пролетарской общественности. 3. Предложение о создании комиссий губздравотделов для обсуждения дел врачей противоречит советскому законодательству. По мнению Н.И. Яковченко, это требование только усиливает недоверие трудящихся к врачебным коллективам. Используя классические приемы демагогии, он призвал врачей вместо обвинения народных масс в невежестве заняться широким ознакомлением трудящихся с достижениями медицинской науки и «…тогда трудящиеся примут в свою среду всех честных работников медицины».

В 1926 г. состоялось расширенное заседание работников права с участием врачей г. Ленинграда. В резолюции было отмечено: «Выступление научного акушерско-гинекологического общества с предложением о создании специальной комиссии при губздравах для решения вопросов о виновности врачей и о предании их суду принципиально недопустимо и противоречит духу и пониманию советского права».

Однако вопрос об ответственности врачей на этом исчерпан не был. В программном докладе на ІІ Всероссийском съезде судебно-медицинских экспертов (1928) ленинградский судебный медик Н.И. Ижевский подробно охарактеризовал состояние вопроса о привлечении к уголовной ответственности медперсонала по обвинению в неправильном лечении. Он отметил необычайно большое и непрерывно прогрессирующее, по сравнению с прошлым, количество «врачебных дел». Действительно, по Ростовскому округу за 1924–1927 гг. из 20 врачей, привлеченных к уголовной ответственности, 17 были врачи Ростова-на-Дону. По специальности это хирурги (8), акушеры-гинекологи (5), терапевты (4), а также (редкий случай) — 2 судебно-медицинских эксперта и зубной врач.

Был приведен анализ «врачебных дел» по г. Ленинграду за 1921–1925 гг. Их количество соответственно годам составляло 1, 2, 11, 35, 48. По медицинским специальностям на первом месте были акушеры-гинекологи — 43 (44,3%), затем хирурги — 20 (20,7%). Среди обвиняемых были и 15 терапевтов (15,4%), 5 врачей-отоларингологов (5,4%). Единичные дела возбуждались против кожвенерологов, педиатров, офтальмологов, психиатров, судебных медиков. В 66% обвинения врачам были предъявлены в случаях, закончившихся смертью, тяжелой болезнью или увечьем, а в 32% — при сравнительно нетяжелых осложнениях.

Более полные данные были приведены А.В. Грегори (1928 г.). Он провел анализ уголовных дел, возбужденных по Ленинграду почти за 10 лет (1921–1928 гг.). Всего «врачебных дел» было 312. Из них 124 были возбуждены против акушеров-гинекологов, 80 — против хирургов, 42 — против терапевтов, 33 — против педиатров.

Докладчики выделили несколько причин такой ситуации: рост количества «врачебных дел» был объяснен тем, что «… угнетенные массы народа после революции перестали бояться суда, справедливо доверяя советскому правосудию». Вместе с тем другой причиной все же было названо «…отсутствие у населения основных познаний в области медицины, сенсационные необъективные сообщения о медицине и врачах в прессе, падение у некоторых лиц авторитета врача». Еще одну причину обозначили как «…нервная травматизация активных участников империалистической и гражданской войн с повышенной чувствительностью, раздражительностью и невыполнимыми требованиями», при этом «…немалое значение в увеличении числа «врачебных дел» имеет сохранившееся с прошлого недоброжелательное, недоверчивое отношение к врачам как представителям интеллигенции, «буржуям» и «спецам».

В конце 20-х годов партийные органы с участием врачей и юристов организовали ряд дискуссий, проведенных в Одессе, Чите (1926), Ростове-на-Дону, Владикавказе (1927), Смоленске, Ярославле (1928), в Ленинграде и Москве (1929). Результатом организованных дискуссий было единодушное осуждение предложения научного акушерского общества г. Ленинграда (1925) «О создании специальных комиссий для решения вопросов о предании суду врачей».

В итоге все эти «дискуссии» и изменения законов и открыли «компетентным органам» возможность использования медицины, особенно при врачебных неудачах, для решения политических проблем. Врачу, как оказалось, всегда можно было найти «достойное» место в уголовном процессе. В одних ситуациях они становились обвиняемыми, в других — свидетелями, в третьих — вольно или невольно способствовали сбору компромата на коллег или пациентов, особенно высокопоставленных.

Тогда же и была отработана уникальная технология — создание и «консервация» досье как основная иезуитская особенность стиля работы ГПУ, МГБ, КГБ. Зачастую сначала по «делу» арестовывали второстепенных участников «преступлений», которых для «смягчения своей вины» вынуждали идти на любые признательные показания. Основные же фигуранты «дела», которыми действительно интересовались органы, часто даже не подозревали о своем участии и продолжали трудиться, нередко — в почете. Но досье на них уже было заведено. Часто такие «досье» оставались «вещью в себе», без употребления за отсутствием подходящей ситуации. Но только до поры до времени… Иезуиты из органов умели ждать.

В середине 20-х годов в Москве внезапно исчез хирург Холин, причем окружающим было ясно, какое преступление он мог совершить. По слухам, циркулировавшим в медицинском мире, он был арестован в связи с операцией, произведенной М.В. Фрунзе. И хотя каких-либо сведений о непосредственном участии Холина в операции нет, современники обоснованно считали, что он был нужен органам как источник для криминального «досье» на оперировавших хирургов. (Почти по криминальной заповеди: «Не дай Бог оказаться не в то время, не в том месте!»)

Об этой операции по поводу язвы двенадцатиперстной кишки говорили, что она была проведена по личному настоянию Сталина, который был заинтересован в ее роковом исходе. И действительно, 31 октября 1925 г., через двое суток после операции, произведенной крупнейшими хирургами того времени, М.В. Фрунзе скончался. Сомнения не развеяло и выступление профессора И.И. Грекова после похорон Фрунзе, когда он выступил в печати с путаными разъяснениями относительно обстоятельств операции и смерти пациента. Он оправдывал ее необходимость, но смертельный исход объяснял крайне невразумительно. Это породило уверенность социума в том, что смерть полководца была явно неслучайной.

Опыт исторических исследований, особенно касающихся советского периода, призывает к большой осторожности в оценке событий и фактов. Время поправляет самых «беспристрастных» исследователей и доказывает, что у истории часто бывает двойное дно. То, что вчера было аксиомой, сегодня отвергается, и наоборот, иногда самые фантастические предположения неожиданно получают новую жизнь. Наша история непредсказуема.

Но вернемся к событиям тех лет. Здоровье наркома обороны было действительно неважным. Он страдал язвенной болезнью двенадцатиперстной кишки с частыми желудочно-кишечными кровотечениями. Консилиум под председательством наркома здравоохранения РСФСР Н.А. Семашко, проведенный 8 октября, пришел к выводу: «Налицо вся картина язвенного процесса в области двенадцатиперстной кишки, угрожающего как повторными кровотечениями, так и прободением самой язвы, хотя бы даже и заглохшей на время в результате лечения». Было рекомендовано хирургическое вмешательство.

Повторный консилиум 24 октября рекомендовал: «Давность заболевания и наклонность к кровотечению, могущему оказаться жизненно опасным, не дают права рисковать дальнейшим выжидательным лечением».

Состоявшийся 27 октября еще один консилиум постановил перевести М.В. Фрунзе из Кремлевской в Боткинскую больницу для оперативного вмешательства, и 29 октября в 12 ч 40 мин профессор В.Н. Розанов приступил к операции. Ассистентами были профессора И.И. Греков и А.В. Мартынов, а наркоз проводил А.Д. Очкин. На операции присутствовали сотрудники лечебной комиссии ЦК и лечебно-санитарного управления Кремля Обросов, Касаткин, Канель, Левин.

К сожалению, больной операцию не перенес. В правительственном сообщении заявили, что председатель Реввоенсовета СССР М.В. Фрунзе умер в ночь на 31 октября 1925 г. от паралича сердца. Несмотря на все принятые меры для поднятия сердечной деятельности, спасти его не удалось. Консультировали больного крупнейшие специалисты, имена большинства из них впоследствии будут присвоены лучшим клиникам страны и выбиты на мемориальных досках (правда, после того, как они переживут, а некоторые и не переживут, период репрессий) — профессора И.И Греков, А.В. Мартынов, Д.Д. Плетнев, В.Н. Розанов, П.Н. Обросов, врачи А.Д. Очкин и Б.О. Рейман. Они же подписали бюллетень о смерти М.В. Фрунзе.

Для пресечения ненужных слухов и пересудов профессор И.И. Греков, ассистировавший хирургу Розанову во время операции, дал интервью, в котором рассказал, что операция была совершенно необходимой, так как болезнь была неизлечима, и больной «…даже находился под угрозой внезапной смерти». Операция, проведенная М.В. Фрунзе, была выполнена без технических погрешностей, но наркоз протекал тяжело. Летальный исход у крепкого человека казался бы необъяснимым, если бы не обнаруженная при вскрытии аномальная узость крупных артериальных сосудов и сохранившаяся зобная железа.

Интерес представляет изучение протокола вскрытия.

Протокол вскрытия

Анатомический диагноз. Зажившая круглая язва двенадцатиперстной кишки с резко выраженным рубцовым уплотнением серозного покрова соответственно расположению упомянутой язвы. Поверхностные изъязвления различной давности выхода желудка и верхней части двенадцатиперстной кишки. Фиброзно-пластический перитонит в области выхода желудка, области печеночно-двенадцатиперстной связки, области слепой кишки и области рубца старой операционной раны правой подвздошной области. Острое гнойное воспаление брюшины. Паренхиматозное перерождение мышцы сердца, печени, почек. Ненормально большая, сохранившаяся зобная железа. Недоразвитие (гипоплазия) аорты и крупных артериальных стволов. Рубец стенки живота в правой подвздошной области и отсутствие червеобразного отростка после бывшей операции (1916 г.).

Заключение. Заболевание, как показало вскрытие, заключалось, с одной стороны, в наличии круглой язвы двенадцатиперстной кишки, подвергшейся рубцеванию и повлекшей за собой развитие рубцовых разрастаний вокруг двенадцатиперстной кишки, выхода желудка и желчного пузыря; с другой стороны, в качестве последствий от бывшей в 1916 году операции — удаления червеобразного отростка, имелся старый воспалительный процесс в брюшной полости. Операция, предпринятая 29 октября 1925 г. по поводу язвы двенадцатиперстной кишки, вызвала обострение имевшего место хронического воспалительного процесса, что повлекло за собой острый упадок сердечной деятельности и смертельный исход. Обнаруженные при вскрытии недоразвитие аорты и артерий, а также сохранившаяся зобная железа являются основой для предположения о нестойкости организма по отношению к наркозу и в смысле плохой сопротивляемости его по отношению к инфекции.

Наблюдавшиеся в последнее время кровотечения из желудочно-кишечного тракта объясняются поверхностными изъязвлениями (эрозиями), обнаруженными в желудке и двенадцатиперстной кишке и являющимися результатом упомянутых выше рубцовых разрастаний.

Вскрытие производил профессор А.И. Абрикосов.

Подписали: Замнаркома здравоохранения З.П. Соловьев. Зав. Мосздравотделом В.А. Обух. Главный врач С.С. Молоденков. Профессора: А.И. Абрикосов, И.И. Греков, А.В. Мартынов, В.Н. Розанов, П.Н. Обросов, Д.Д. Плетнев. Доктора Б.Я. Шимшелиович, А.Д. Очкин, П.Т. Приданников.

(Правда, 1 ноября 1925 г.)

Окончательного ответа относительно причин смертельного исхода операции нет до сих пор, но по доступным источникам, следует полагать, что каких-либо объективных данных, свидетельствующих о навязанной М.В. Фрунзе ненужной операции, погрешностях, допущенных при ее проведении, или умышленном умерщвлении полководца, не имеется.

Поэтому следует категорически отвергнуть мысль о заведомо криминальных действиях хирургов — известных уважаемых ученых, хотя некоторые из циркулировавших версий, особенно версия о смерти от передозировки хлороформа при наркозе, может иметь медицинское основание.

Кстати, эта версия была использована в качестве сюжета для литературного произведения Б. Пильняка «Повесть о непогашенной луне», опубликованного в пятом номере «Нового мира» за 1926 г. В том, что в образе командарма Гаврилова показан именно М.В. Фрунзе, автор не оставляет сомнений уже в предисловии. Он пишет: «Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М.В. Фрунзе. Действительных подробностей его смерти я не знаю, — и они для меня не очень существенны, ибо целью моего рассказа никак не является репортаж о смерти наркомвоена. Все это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не искал в нем подлинных фактов и живых имен». Но советский читатель уже тогда был приучен к чтению между строк.

В повести прозвучала мысль, что по приказу Сталина Фрунзе был умерщвлен врачами, навязавшими полководцу абсолютно ненужную операцию. Тираж журнала сразу же был конфискован, что, естественно, еще более подогрело слухи, и предположение переросло в уверенность. Это подтверждает и дочь Б. Пильняка — Б.Б. Андроникашвили-Пильняк, которая указывает на то, что в своей основе повесть является документальной. Вероятно, именно она стоила писателю жизни. В разгар репрессий 1937 г. он был арестован, обвинен в шпионаже в пользу Японии и расстрелян.

Как бы там ни было, но врач Холин был, по-видимому, первой ласточкой в использовании врачебной профессии органами для достижения политических целей и стал первой их жертвой.

Известны и другие поучительные примеры использования показаний «второстепенных» сотрудников для сбора компромата на шефа.

Во 2-м Московском медицинском институте клиникой факультетской хирургии в течение многих лет (1926–1943) заведовал известный хирург-профессор, а впоследствии академик — С.И. Спасокукоцкий. В числе его ассистентов был некий доктор Арутюнов. В 1938 г. его арестовали органы ГПУ и, как обычно в то время, он исчез бесследно. Причина ареста, как было принято в то время, оставалась для всех неизвестной. Этот эпизод вскоре был забыт, как не представлявший чего-либо необычного для того времени, да и ранг исчезнувшего не способствовал долгому сохранению памяти о нем. Но в 1940 г. партийная организация института неожиданно получила письмо от Арутюнова (!!!), написанное на листке ученической тетради и присланное, по-видимому, кем-то, освобожденным из заключения, по просьбе «односидельца». В этом письме Арутюнов писал, что «… он осужден на 10 лет за участие в контрреволюционной организации, возглавлявшейся Спасокукоцким, в которую тот его вовлек». Далее он писал, что уверен, что Спасокукоцкий расстрелян (по-видимому, на следствии Арутюнов все признал), раз он, только сообщник главаря организации, осужден на 10 лет. Случайно в лагере в его руки попал клочок газеты с указом Президиума Верховного Совета о награждении профессора Спасокукоцкого орденом Ленина, и что, следовательно, «… он не только не расстрелян, но жив, здоров и пользуется благосклонностью Советского правительства». (В дальнейшем Спасокукоцкий был избран в Академию наук СССР. ) В связи с этим Арутюнов просил партийную организацию института ходатайствовать о его освобождении как невинно осужденного.

Его просьба, конечно, осталась без последствий, никто не решился вступить в конфликт с ГПУ, так как сомнения в обоснованности ареста в то время уже были преступлением против непогрешимости ГПУ, а передача письма в судебные органы могла вызвать ухудшение судьбы осужденного.

«Дело Арутюнова» и «дело Холина» разделяет промежуток времени более чем в 10 лет. Но принципиальная общность обоих дел убеждает в постоянстве органов относительно использования однажды созданных приемов деятельности. Не вызывает сомнений и целевая направленность этих приемов — дискредитация шефов через второстепенных «соучастников» мнимых преступлений. В результате органы формируют готовые досье на шефов про запас, на всякий случай, — вдруг когда-нибудь понадобятся. «Стукачи» (сексоты — секретные сотрудники органов) для этой цели менее пригодны, они все же должны «настукивать» более или менее реальные факты или собирать их по целевому заданию. Более убедительны для обывателя признания арестованных, каким бы путем они ни были получены.